Разговор с Борисоглебским оставил в голове сумбур из мыслей, образов и непонятных ощущений.
Андрей давно ушел, а она все продолжала думать и удивляться.
Совершенно непостижимым образом дело о ритуальных убийствах оказалось связанным с историей столетней давности, где были зеленоглазая наяда Зинаида Гиппиус, старый Тифлис и дом Мурузи.
Вот только не выдумка ли та история? Не плод ли воображения экзальтированной девицы?
– Пойди разберись, – вслух сказала Кира, глядя, как по оконному стеклу струятся длинные нити дождя, и решила, что попробовать стоит.
Подумав еще немного и выпив пару чашек кофе, Кира набрала номер своей замечательной во всех отношениях бабушки – Гордеи Яковлевны.
Кирины родители любили дочь, но каждый по отдельности и в своем роде. Собравшись вместе, родители тут же начинали ссориться, ибо во взглядах на воспитание расходились кардинально. Мама мечтала вырастить из дочери прямо девочку-девочку, чтобы все розовое и сверху бант, а папа – своего парня, чтобы ссадины на коленках и секция бокса.
Устав от их противоречащих друг другу указаний и советов, Кира избрала спасительный вариант: во всех сложных случаях обращаться за помощью к маминой маме, которая всегда была рада приветить внучку.
– Привет тебе, любовь моя Кирюша, – весело откликнулась Гордея Яковлевна.
– Бабуль, можешь поговорить?
– Отчего же не поговорить в час ночи, – хмыкнула бабушка. – Делать-то все равно нечего.
Кира кинула взгляд на часы. Блин! Вот кретинка! Разбудила!
– Да ладно, не парься. И прекращай на людях называть меня бабулей.
– Ой, прости, бабуль! Я, кстати, одна.
– А где же соломенный человек? Сгорел на работе?
«Соломенным человеком» Гордея иногда называла Игоря, но вовсе не из-за желтых волос и бледного лица. Таким образом она демонстрировала свое неприятие его бесцветности в широком смысле слова и слабости – в глубоком.
– Он пока не может переехать в Питер, – ровным голосом ответила Кира, опасаясь, что разговор сразу свернет в неприятную для нее сторону.
– Да и хрен с ним! – констатировала Гордея Яковлевна и собралась было развить мысль, но Кира торопливо спросила:
– Расскажи все, что знаешь о Зинаиде Гиппиус.
– Святые угодники! Это с какого перепугу?
– Мне нужно по работе.
– О! – поразилась бабушка. – У нас следователи уже осваивают символизм. Наверное, как основу для нетривиальных выводов по уголовным делам. Похвально.
Кира забралась с ногами на диван и приготовилась. Она не сомневалась, что разговор получится нескучным. Гордея Яковлевна не только была историком по образованию, но и поэтом в душе, поэтому о литературе могла говорить часами.
– А ты знаешь, что брак Гиппиус с Мережковским был духовно-платоническим? – с ходу залепила та.
Не готовая к такому началу, Кира опешила.
– Как? То есть… без секса?
– Совершенно.
– Да не может быть? Еще скажи, что она умерла девственницей.
– За это не поручусь, но точно известно, что конкретно с мужем она не спала.
– То есть брак был фиктивным? По моде?
– Тьфу ты! Почему сразу фиктивным! Нет, брак был настоящим, но… специфическим. Как писала Зинаида Николаевна, они прожили пятьдесят два года, не разлучаясь ни на один день. А Мережковский утверждал, что Зинаида – это он сам, только в женском обличье. Понимаешь?
– Нет, не понимаю, – призналась Кира.
Бабушка задумчиво посопела.
– Честно говоря, я тоже. Ведь Гиппиус была красавицей, да еще такой… роковой. Дьяволица, сельфида, ведьма, даже сатанесса! Как только ее не называли! Неужели у мужа ни разу нигде не дрогнуло? Не идиот же он!
– Может, дело не в нем, а в ней?
– Вот! Я тоже так считаю. Именно в ней. Это не фригидность. Что-то глубинное. И корни кроются где-то в детстве или ранней юности.
– Хочешь сказать, что у нее была психическая травма? – насторожилась Кира.
– Откуда я знаю! Я же не клинический психолог!
– Ну бабуль…
– Не нуди, Кирюха. Не стану наговаривать на уважаемую поэтессу. Найди настоящего специалиста и проконсультируйся, а я помогу с материалами. Гиппиус ведь вела дневник, причем с самого детства. Можно там кое-что поискать.
– Серьезная девочка.
– Непростая, я бы сказала. Да и жизнь у нее была довольно сложная. Безоблачных лет выдалось немного, пожалуй, только в Нежине Черниговской губернии, и то недолго. Представляешь, совсем маленькой ее отдали на обучение в Киевский женский институт, а через полгода забрали. Девочка так тосковала по дому, что практически все время провела в лазарете.
– Повышенная чувствительность?
– Как у всех поэтов. Зина с семи лет писала стихи и уже тогда довольно взрослые. Ее отец умер, когда девочке было двенадцать, а вскоре выяснилось, что она тоже больна туберкулезом. Мать с дочерьми – их было четверо – переехала сначала в Москву, затем в Ялту, а потом к брату в Тифлис. Там, уже девятнадцатилетней, Зинаида встретила Мережковского и через полгода вышла за него замуж.
– Торопилась покинуть родной кров? Бежала от чего-то?
– Говорю же: я не психиатр! К тому же кроме серьезности и глубины в ней было много всего. Она не только стихи писала, но и музицировала, танцевала, отлично ездила верхом!
– Как все девушки ее круга в то время.
– Конечно! То есть была и легкомысленной, и шаловливой, и кокетливой! Разной! Да еще и красавицей! Зеленоглазой наядой ее, кстати, Блок назвал. Уверена: мужики штабелями падали!
– Бабуль! Тогда не мужики были, а молодые люди!
– Один хрен! Но из всех претендентов на ее руку она выбрала неказистого мужичонку, правда с недюжинными интеллектуальными способностями.
– Такое ощущение, что искала того, кто будет безопасен в сексуальном плане.
– Только не умничай, Кирюша! Может, и так, но пусть тебе скажут об этом специалисты. Сама Гиппиус писала, что Дмитрий произвел на нее впечатление широкими энциклопедическими знаниями и тем, что умел говорить интересно – об интересном.
– Точно, покорил умом и сообразительностью. Убедительная причина для замужества!
– Почему нет? Я твоего деда тоже не за экстерьер выбрала.
– А за что? Неужели…
– Только не надо пошлостей! Твоя работа действует на тебя разлагающе!
– Прости, бабуль, но я не верю в такой брак. За ум человека можно ценить, уважать, можно с ним дружить, но замуж!
– Э, да ты у нас романтик…
– И что в этом плохого?
– Да ничего, собственно. Не пойму только, почему тогда ты вышла за Гречина.
– Во всяком случае, не потому, что у него имелась трехкомнатная квартира.
– Неужели по любви?
– Если хочешь знать, то да! По любви!
– Бедняга.
– Ну, завела пластинку. Эту тему мы давно обмусолили. До каких пор ты будешь об этом говорить?
– До свидетельства о разводе, хотя, боюсь, не доживу.
– Это я не доживу, потому что ты меня в могилу вгонишь своими приставаниями.
Кира злилась и очень правдоподобно, хотя на самом деле втайне ей нравились эти бабушкины заходы.
Гречина Гордея, конечно, ненавидела, но ненависть свою порой выражала оптимистично и даже весело, чему Кира искренне удивлялась. Будто бабушка ни минуты не сомневалась, что, наигравшись в брак, внучка в конце концов взбрыкнет и сбросит с себя надоевшие путы.
Их разговоры на данную тему напоминали пинг-понг и никогда не оставляли тягостного впечатления. Даже наоборот. Поговорив об этом, Кира как будто утешалась. Хотя было неясно, чем именно.
– У меня есть старинная подруга, – вдруг сказала бабушка и почему-то хихикнула. – Отличный психиатр. Сброшу тебе ее телефон. Позвони. Только на меня не ссылайся.
– Почему?
– Мы уже тридцать лет не разговариваем.
– Из-за чего поссорились?
– Она хотела отбить у меня любовника.
– Дедушку?
– Какого дедушку! Да за твоего деда я бы ее убила! Нет, речь совершенно о другом человеке.
– Подожди-ка, – наморщила лоб Кира, – но тридцать лет назад ты уже была моей бабушкой.
– И что?
– Ну как что? Какие любовники?
– Не знала, что ты ханжа и шовинистка.
– Я не ханжа, но…
– Тогда прекрати держать меня за нимфоманку. Лучше мотай на ус насчет Ляли. Если сумеешь ее заинтересовать, она разложит эту Гиппиус по полочкам. Впрочем, сильно напрягаться не придется. Ляля обожает поэзию Серебряного века, но терпеть не может Ахматову.
– Блин! Ахматова тут с какого боку?
– А с такого, что Гиппиус ее тоже не любила.
– А кого она вообще любила, эта Гиппиус?
– Из женщин однозначно никого, хотя ее подозревали в том, что она латентная лесбиянка. Ведь и с мужиками у нее не очень ладилось. С Акимом Волынским она возилась довольно долго, но, кажется, до грехопадения дело так и не дошло. Одно время они вообще жили втроем: Зинаида Николаевна, Мережковский и Дмитрий Философов. Последний, кстати, был двоюродным братом Сергея Дягилева.
– Это который «Русские сезоны» в Париже устраивал?
– Он. Дягилев с Философовым были любовниками.
– И зачем мы об этом говорим?
– Несмотря на то что все считали отношения в триаде Мережковские – Философов извращенными, интимной связи там не было и быть не могло.
– Что-то я вообще ничего не понимаю про эту Зинаиду. Она, что ли, весталка была? Идейная девственница?
– Так, а я о чем? Было в ее жизни такое, что породило отвращение к отношениям некоторого типа.
– Какого именно?
– Кирюха, не беси меня! Ты же в академии училась!
– При чем тут мое образование?
– Оно формирует способность к анализу, синтезу и обобщению.
Кира закатила глаза.
– Ты меня уморишь научными терминами. Лучше расскажи, кого там увела у тебя подруга?
– Всего лишь попыталась! Всего лишь! Но не на ту нарвалась! Чужой земли не нужно нам ни пяди, но и своей вершка не отдадим!
– Не знала, что ты такая собственница, бабуль.
– Ты вообще плохо меня знаешь, – гордо заявила Гордея Яковлевна и понизила голос, как будто их мог слышать кто-то еще: – Ладно, расскажу, только матери своей не передавай. Она такая нетолерантная.
Кире оставалось только диву даваться.
А бабуля-то, оказывается, у нее – огонь!
После бабулиных признаний на рандеву с Лялей Исааковной Бутман Кира шла с особым любопытством. Ей не терпелось посмотреть на ту, с которой гордая Гордея билась не на жизнь, а насмерть из-за мужчины. Она даже представила несостоявшуюся разлучницу. Должно быть что-то сдобное, пышное и блондинистое. Во всяком случае, в прошлом. То есть совершенно противоположное бабушке.
Каково же было ее удивление, когда ей навстречу вышла Гордея дубль два. Та же сухопарость, тот же пучок на затылке. Крупные черты лица, узкие губы. Даже пристальный изучающий взгляд тот же самый. Черт! Да они как двойняшки! Стоило неведомому бабушкиному любовнику менять одну на другую?
– Майор Смородина, Следственный комитет, – представилась Кира и пожала сухую твердую ладонь знаменитого психиатра.
– Вы внучка Гордеи? – тут же спросила Ляля Исааковна.
Кира, которая уже открыла рот, чтобы начать излагать суть просьбы, заткнулась и в смятении заправила за ухо прядь волос.
Ну и бабка! Рентген!
– У вас ее скулы и лоб, – усмехнувшись, сообщила та.
Кира криво улыбнулась, полагая, что сейчас получит от ворот поворот. Но, похоже, Лялю ее появление по непонятной причине обрадовало.
– Давайте продолжим в моем кабинете, – предложила она и, идя по коридору, кинула через плечо:
– Признайтесь, Гордея просила на нее не ссылаться?
Кира пробормотала нечто невнятное.
– Так я и думала, что она все еще несет ту историю в голове.
«А вы нет?» – чуть было не ляпнула Кира, но прикусила язык. Вдруг ударит по больному?
– Я подготовила для вас подборку, Ляля Исааковна. Тут выжимки из дневников разных лет, отрывки из воспоминаний знавших Гиппиус людей.
– Хорошо. Посмотрим, – усаживаясь за компьютер, произнесла та, открыла флешку, стала листать материалы и вдруг усмехнулась.
– Она подбирала?
– Как вы догадались? – не удержалась Кира.
– Знает, что меня может интересовать. Когда-то Гордея уже делала подобную работу. По моей просьбе. Могли бы не скрывать.
– Не думала, что вы настолько проницательны.
– Как-никак, пятьдесят лет в профессии. Грешно не научиться. Вот, например, очевидно, что для вас это дело – не просто работа. Примешивается что-то личное, так?
Не бабка, а Следственный комитет в миниатюре! И как она догадалась?
– Да ничего сложного, поверьте, – усмехнулась Ляля. – Вы смотрите не выжидающе, а ожидающе. Чувствуете разницу?
Кира дернула уголком рта и промолчала. Просить содействия – одно, а играть в навязанные, пусть даже знаменитым психиатром, игры – совсем другое, и на это она подписываться не собирается. Не в той весовой категории уже.
Ляля Исааковна оторвала глаза от компьютера, коротко взглянула и, кажется, поняла.
– Насколько это срочная задача?
– Не очень срочная, но важная, – честно ответила Кира и взглянула собеседнице прямо в глаза.
Она умела бросать «правильный» взгляд, то есть такой, который точно передавал нужную мысль. Сегодня он говорил: я при исполнении, поэтому веселиться за мой счет никому не позволю.
– Я позвоню, когда буду готова к разговору, – сухо сказала Ляля Исааковна.
Кира поднялась и, попрощавшись, вышла из кабинета.
Может, не надо было ставить знаменитого психиатра на место? Все же бабка ей помогает и за просто так.
А впрочем, никто ее не заставлял. Это первое. А второе – старушка, кажется, старается вовсе не для нее.
И это весьма интересная мысль.
Ляля Исааковна оказалась особой весьма обязательной – или просто заинтересованной? – и позвонила буквально на следующий день.
Как только Кира вошла в кабинет, она объявила:
– Несомненно, у Зинаиды была психическая травма, и случилось это лет в шестнадцать-семнадцать.
– Почему вы так решили?
– Долго рассказывать, милая. Считайте, что это профессиональный секрет.
Кира растерялась. Ей казалось, что простого заключения в данном случае явно недостаточно.
Ляля Исааковна почувствовала Кирино разочарование.
– Среди представленных мне для анализа материалов были свидетельства, достойные доверия. Я – как и вы, догадываюсь, – человек с развитым критическим мышлением, но… Можно не верить этим девиантам – поэтам и поэтессам начала века, – однако я вполне доверяю, например, Павлу Флоренскому. Его сестра Ольга дружила с Мережковскими и некоторое время даже жила у них. Вот что писал отец Павел.
Ляля Исааковна нацепила на тонкий крючковатый нос очки и, покрутив колесиком мышки, прочла: «Я хорошо знаю, что бывают такие люди, которые, боясь неестественности, надевают маску ее – такую неестественность, которая не искажает подлинную природу личности, а просто скрывает ее».
Сняв очки, Ляля взглянула на посетительницу с застенчивой улыбкой, так не идущей к ее строгому лицу.
– Вполне грамотное заключение для священника, знаете ли. Своего рода ключ к натуре Зинаиды Николаевны. Конечно, он не мог знать, где истоки этой скрытности, потребности играть роль, а себя настоящую прятать под маской. Как там ее называли: ломающейся декадентской дивой с лорнеткой?
Профессор еще раз взглянула на Киру и откинулась в кресле.
– Поверьте, подробности тут излишни. Все признаки налицо. У меня было достаточно материала, к тому же диагноз не такой уж редкий. Нужно было лишь определить, в каком именно возрасте произошел слом и что стало триггером. Утомлять терминологией не буду, но Гиппиус в юном возрасте столкнулась с чем-то ужасающим, что оказало на ее неокрепшую психику сильное влияние.
– Это могло быть убийство?
– Разумеется. Причем оно имело сексуальный характер или подтекст, связанный с насилием над женщиной.
– Что это значит?
– Даже если Гиппиус непосредственно сцену насилия не видела, то почти наверняка это было убийство женщины мужчиной. И такое, знаете, впечатляющее. После подобного стресса у человека часто меняются гендерные установки. Вы знали, что все, написанное Гиппиус, было от лица мужчины? Антон Крайний, Лев Пущин – так она себя именовала. И это вовсе не псевдонимы, а ее способ уйти от страха быть женщиной. Поймите меня правильно. Тут не было ничего противоестественного. Никаких извращений. Она была женщиной до мозга костей, но страдала от беззащитности. Поэтому хотела спрятаться от жестокой силы. Отсюда – всякие крайности, эпатаж. Много чего.
– Спасибо, Ляля Исааковна, – с чувством произнесла Кира.
– Всегда пожалуйста. И… – знаменитый психиатр помедлила и вдруг улыбнулась, – приходите, если понадобится моя помощь.
Кира кивнула и подумала, что Гордея не права. Ее соперница давно отпустила ту ситуацию с неподеленным любовником. Просто слишком гордая, чтобы первой протянуть руку.
А что касается Зинаиды Гиппиус, то версия Борисоглебского уже не казалась ей такой уж утопичной.